Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное] - Виктор Суворов

— Ладно. Договорились. Завтра получишь пять американских парашютов.

— Сто.

— Я же сказал — пять.

— Я поначалу тоже думал — пять. Даже за три собирался вам ее продать. За три советских. Потом передумал. Каждый день на занятия ходит. По три часа самбо. И еще по три часа парашютной подготовки. Еще час мы плаваем каждый день. Немножко бегаем. Радиокружок, как положено. А кроме всего, она полную смену на «Серпе и молоте» вкалывает. И вроде не устает.

— Тебе-то откуда знать?

— А вы на нее поглядите. Похоже, что она по три часа в сутки спит?

— Не похоже.

— Смотрите, как троих к земле печатает! Самоцвет. Шлифовке поддается с трудом. Как алмазу и положено. Зато сверкание негасимое. После шлифовки. Знаете, как в руках огранщика камушек: долго-долго его шлифуют, и вот он — р-р-раз! — и засветился с одного бока. Развернули другим: точат-точат, и — р-р-раз! Он и с другого края засветился. Так и у нас. На каждой тренировке мы в ней новые стороны открываем. И с каждой стороны — сверкание. Чекисты за нее…

— Да я ее бесплатно уведу.

— Вы же, товарищ Холованов, не последний гад!

— Не самый последний.

— Тогда сто.

У человека в сверкающих сапогах квартира на улице Горького. Большая квартира. В квартиру он заглянул на минутку. Вещи захватить. Захватил. Запер квартиру — и в лифт. Хорошие лифты в больших домах на улице Горького, а этот лифт — самый лучший. Лучший потому, что под кнопочками — замочная скважина. И никто внимания на нее не обращает. Но если вставить в скважину ключик, то лифт ни на каком этаже больше останавливаться не будет и двери ни перед кем не откроет.

Простая система. Если, конечно, в кармане этот ключик иметь.

У товарища в сверкающих сапогах этот ключик оказался, и он им воспользовался.

А еще тем хорош лифт, что если вставить ключик в скважину и нажать одновременно на кнопочки «4» и «1», то пойдет лифт без остановок, проскочит первый этаж и пойдет глубже и глубже. В подземный тоннель.

Знал человек, на какие кнопочки нажимать. Нажал. Провалился лифт в недра московские. И замер. Открылась дверь. Вышел человек. Вправо — коридор во мрак, влево — коридор во мрак. И прямо коридор. Тоже во мрак. Полоснул товарищ фонариком вправо-влево и пошел прямо. Тридцать шагов — поворот, еще сорок и снова поворот. Дверь в стене. Дверь несокрушимого бомбоубежища. Поколдовал товарищ у двери, отошла она в сторону, оголив свою полуметровую толщину. А за дверью — обыкновенный тоннель московского метро, только не проходной, а тупиковый. И ремонтный поезд в тоннеле.

Ремонтный поезд, как обычно в метро, — локомотив не то дизельный, не то электрический, вагон не то почтовый, не то багажный, и платформа с какими-то механизмами. И надпись размашистая по бокам: «Главспецремстрой–12». Если к локомотиву присмотреться, если вникнуть в суть, то понять легко: локомотив и электрический, и дизельный. По тоннелям метро шастать лучше на электрической энергии. Чтоб воздух не коптить. Ну а если экстремальный случай, если отрубят электричество и все движение в метро остановится, ремонтному поезду останавливаться нельзя. Ему надо двигаться в любой ситуации, особенно в критической. Вот для того у него дизель. И не все ему по подземным тоннелям шататься, ремонтному поезду и на поверхности дел немало. И здесь опять дизель нужен.

Одним словом, как на подводной лодке: под водой на электроэнергии идем, на поверхности — на дизелях.

Возле локомотива — машинисты. Обыкновенные, наши родные советские машинисты. Только ростом чуть выше обычных и плечами раза в два шире. Всего только и разницы. Кивнули машинисты человеку в полированных сапогах — и к себе в кабину локомотива. Если пассажир прибыл, значит, сейчас едем. А у вагона не то почтового, не то багажного — проводник. Тоже не из слабой сотни. Странно: проводник в пассажирском вагоне бывает, а тут вагон явно не пассажирский. Он только по форме пассажирский, но окошек мало, все больше стенка стальная, а окошечки тут да там. Вагончик даже и на тюремный смахивает. У тюремного тоже окна в дефиците. А вернее всего, это вагон не багажный и не почтовый, и даже не тюремный, а обыкновенная лаборатория для проверки путей. Есть такие в ремонтных поездах: по виду и форме на обыкновенный пассажирский вагон похожи, а внутри всяким оборудованием и приборами нафаршированы. Потому им окошек много и не надо.

В общем, гадать пока не будем, что это за вагон такой и что у него внутри. Потом выяснится.

А сейчас товарищ в сапогах подал лапу широченную проводнику:

— Здравствуйте, Сей Сеич!

— Здравствуйте, товарищ Холованов. Куда прикажете?

— Прикажу в Ленинград.

Просвистел «Главспецремстрой–12» пустыми подземными тоннелями, прогрохотал спящими станциями, выскочил на поверхность и замер на запасных путях Ленинградского вокзала среди пустых пригородных поездов. Теперь ждать утра.

Ровно в 8:00 с первой платформы Ленинградского вокзала плавненько потянул красный паровоз караван красных вагонов с золотой полосой над окнами и надписями золотыми: «Красная стрела».

«Главспецремстрой» выждал две минуты и так же плавненько — за «Стрелой». Это удобно, чтобы графики движения не нарушать: пристроился за экспрессом на дистанции двух семафоров, да так за ним до Ленинграда и иди. Без остановок.

Тут возникают два вопроса.

Первый: позволительно ли какому-то ремонтному поезду затесаться в расписание и следовать прямо за «Красной стрелой»? Тут я вынужден ответить отрицательно: какому-нибудь ремонтному поезду втесаться в расписание пассажирских поездов не позволят. Другое дело, если поезд принадлежит тресту «Главспецремстрой».

Второй вопрос: сумеет ли ремонтный поезд угнаться за «Красной стрелой»?

И снова ответ отрицательный: ремонтный поезд угнаться за «Красной стрелой» никак не может. Это железное правило. А из правила одно исключение: если ремонтный поезд из треста «Главспецремстрой», то он любую «Стрелу» обгонит.

Если потребуется.

«Красная стрела» весь день в пути: утром в Москве, вечером — в Ленинграде.

И «Главспецремстрой–12» — тоже.

Только у самого Ленинграда ремонтный поезд понесло не к Московскому вокзалу, а чуть в сторону. На запасные пути, к складам, к паровозным депо, к табунам пустых вагонов.

Юркнул «Главспецремстрой» в неприметный, травой заросший тупик меж двух кирпичных стен и замер. Открылась дверь вагона. Выпрыгнул товарищ на битый кирпич, и — в какую-то закопченную дверь.

И был таков.

Никто его не видел. Некому тут быть, меж двух стен заводских. Некому выпрыгнувшего товарища разглядывать. А если бы и было кому, все одно — не узнал бы. Потому как наш товарищ выпрыгнул не в сверкающих сапогах, не во френче и галифе, а в английском костюме фирмы «Остин Рид», в ботинках фирмы «Фамберленд», в шляпе, надвинутой на глаза, с плащом на левой руке, с портфелем крокодиловой кожи — в правой. И уже совсем он и не товарищ Холованов, а товарищ Беев, гражданин Болгарии, ответственный сотрудник Коминтерна.

Брошенным цехом, через битое стекло и щебенку вышел он на тихую улицу, где как раз скучал амбал-таксист в большой машине с темными стеклами.

— На Финляндский.

— Понял.

Дальше его след теряется. Охотно рассказал бы, куда он поехал, но, увы, этого мне знать не дано. Удалось выяснить только, что вновь он появился через двенадцать дней в самом красивом городе мира — в Вашингтоне. (Читатель, конечно, понимает, что краше Киева ничего в мире нет. Но Киев так прекрасен, что сравнивать с ним другие города просто нельзя. Так вот: если Киев во внимание не брать, то тогда самым красивым будет Вашингтон, а уж после него — Сидней.)

Итак, через двенадцать дней в этом самом Вашингтоне некий господин Беев стукнул бронзовым набалдашником в зеркальную дверь величественного здания штаб-квартиры концерна «Фараон и сыновья» на М-стрит. Правда, теперь господин Беев был уже не ответственным работником Коминтерна, а преуспевающим болгарским коммерсантом.

Он любил удобство во всем. Коминтерн — штаб мировой революции, потому государственную границу Советского Союза удобнее всего пересекать с документом этого учреждения. А вот путешествовать по Америке удобнее не эмиссаром штаба мировой революции, но преуспевающим бизнесменом. И лучше не прикидываться шведом, потому как можно нарваться. Итальянцем тоже прикидываться не рекомендуется. Любой американский полицейский может итальянцем оказаться.

Выдавать себя за грека — не лучшее решение. А если за ирландца себя выдашь, то может получиться совсем нехорошо. Но много ли американских полицейских владеют болгарским языком? И если таковые окажутся, то есть у господина Беева возможность извернуться. «Да, я — болгарин, но папа и мама — русские. Бежали от проклятых большевиков». И другие есть извороты…